Вспоминается тусклый серый день. В доме тревога. Уже несколько дней взрослые повторяют слово «война». Смутно вижу заплаканную маму и бабушку. Заходят толпой мужчины в черных телогрейках. Это трактористы, папины друзья. Среди них хорошо знаю дядю Васю Кочергу. Они с папой закончили в Павлоградке первые курсы трактористов. В то время тракторист на селе - редкая и почетная профессия. Работали на тракторах «ЧТЗ», между собой, посмеиваясь, расшифровывали это слово, как "черт тут заработаешь». Папу, Ристо Петра Ефремовича, забирают в трудармию, он немец. Он прощается с семьей, поднимает на руки меня, целует и плачет. Мне очень странно и непонятно: ведь папа такой взрослый, недолжен плакать, плачут дети, когда маленькие. Мама подносит отцу трехмесячного братика, папа судорожно прижимает к себе ребенка, давясь слезами, и выходит за порог. Не знаю судьбу его товарищей - трактористов первого выпуска механизаторов, не помню даже фамилий, но дядя Вася Кочерга жил в селе и работал всю войну на харламовских полях, сейчас в Харламово трудится его сын Алексей Васильевич Кочерга и внуки Сергей, Андрей, Владимир, Алексей.
Отголоском блокадного Ленинграда явилась эвакуированная оттуда семья Виктора Ситалова. Доктор Ситалов..., вижу маленького, седенького, худого старика с морщинистым лицом и благородной бородкой клинышком. Он частый гость в нашей семье, т. к. приятельствует с моим дедом, они ведут бесконечные, непонятные беседы о войне, о последних боях, об отступлении нашей армии. Разговоры тревожные. Даже мы, малыши-несмышленыши, чувствуем накаленность обстановки по разговорам, поведению взрослых. Где-то очень плохо, и волны тревоги передаются нам, ребятишкам. Доктор лечит наших людей, лечит бесплатно, лекарств нет, лишь добрые советы и травки, но благодарные жители довольны. Все-таки свой доктор, не каждое село может похвастаться этим, и рассчитываются с Ситаловым скудными продуктами, понимая, как тяжело этому доброму Айболиту - интеллигенту, обремененному большой семьей (в основном дети и снохи, сыновья на фронте). Доктор уехал как-то незаметно, сразу, по-видимому, после освобождения Ленинграда, но добрую память о себе оставил в селе. Память выхватывает необычный эпизод далекого детства. Жутко вьюжный ветер, пурга разбушевалась неистово, метет уже несколько дней. В доме тепло, топится русская печь, семья готовится к скромному ужину: вареный картофель и квашеная капуста, разумеется, без хлеба. Хлеб выдают по карточкам и не каждый день, и ценится этот маленький кусочек на вес золота.
Вдруг открывается с шумом дверь, в комнату врывается холодный снежный вихрь, и на пороге появляется странная фигура, засыпанная снегом с ног до головы, закутанная в какое-то ремьё. Странный гость попросился на ночлег и долго разговаривал о чем-то полушепотом с дедом. Поужинав с нами, забрался на печь. А дедушка сказал маме и бабушке, что это дезертир, что пробивается он в Гауф-хутор. Но был ли это его конечный пункт, не знаю. Взрослые запретили мне строго- настрого говорить об этом, а лучше забыть. Утром, проснувшись, я узнала, что наш гость чуть свет ушел в метель, а дедушка, кряхтя и вздыхая, рассуждал, что в такую метель (она продолжалась) у человека едва ли есть шанс добраться благополучно, а оставлять у себя нельзя, накличешь беду на всю семью. «Помогай ему Бог», - проронил дед, еще раз наказав мне, ни слова никому не говорить. Страшное слово «дезертир» пугало воображение. А через несколько дней в деревню заявились военные люди, опрашивали всех о дезертире. Ходили слухи позже, что его нашли, или что он замерз, но истину мы не знали, возможно, взрослые скрыли правду. В нашем доме об этом никогда больше не говорили.
В моем селе, как в миниатюре, отразилась жизнь страны. Все события: большие и малые, чистые и негативные - в истории жизни страны, как в зеркале, отражались в жизни харламовцев, проходя через сердце и душу моих односельчан.
В памяти осталась жестокая зарубка, и до сих пор холодеет сердце от слова «политотдел!». Как предупреждающий об опасности клич, звучало оно в те годы. Мы, дети, не понимали его значения, но это слово отпечаталось в голове, как что-то жуткое и тревожное, от которого надо спасаться. И мы спасались, прятались по углам, забивались в любые щели, когда слышали это слово. А означало оно приезд каких-то представителей власти из района, взрослые судорожно носились по селу, что-то прятали, лица у всех тревожные и взволнованные, потому что с приездом «политотдела» начинались повальные обыски в селе, «шмонали» - как называлось это на языке взрослых. Все это делалось быстро, оперативно, всегда неожиданно для села. Перепуганные жители (в основном это были женщины) знали, что добром такая «летучка» не закончится: всегда что-то находили во время обыска, кого-то куда-то увозили из села, кого-то наказывали.
А искали «просомучку», так назывался размол зерна: проса, овса, пшеницы для откорма животных на фермах. Наши матери тайком приносили его в карманах, мешочках домой, чтобы напечь лепешек и сварить кислого киселя для голодных детишек, брали с фермы рыбий жир, на котором пекли эти лепешки, им же заправляли кислющий кисель, жарили картошку. Отвратительный запах и вкус рыбьего жира до сих пор стоит в горле, когда вспоминаешь о нем.
Жил в нашем селе китаец-скотник, по фамилии Ку-мала-ку. Может, фамилия писалась иначе, но называли его на селе так. Скотник, приставленный ухаживать к быкам -производителям на ферме. Быки - настоящие звери - огромные, свирепые, видимо, породистые. Их боялись все, особенно мы, дети. Взрослые, работающие на ферме, не решались подходить к ним в стойла. И только дядя Ваня Ку-мала-ку свободно общался с бугаями, они его уважали, он их. Он не боялся никого, жил в нашем бараке в маленькой, до черноты закопченной каморке, где не пахло жилым от бедности. Высокий, очень худой китаец с желтым, морщинистым лицом, очень нелюдимый и необщительный, молчаливый и какой-то настороженный. Откуда он взялся у нас, мы не знали, говорили, что со времен гражданской войны с Колчаком поселился в селе и жил до своей трагической смерти (его надел на рога новокупленный из России племенной бык). Дядя Ваня — наш сосед, часто заходил к нам, ни с кем не разговаривая, садился перед горящей печкой и о чем-то думал, на вопросы не отвечал, затем, посидев и погревшись, молча уходил к себе. По-русски говорил плохо, с жутким акцентом. Очень любил моего трехлетнего брата, и зимой, в самое голодное время года, приносил ему с фермы баночку молока, что строго запрещалось, но его не решались ловить за руку. Принося молоко (брат часто болел), он брал мальчика на руки, долго рассматривал его, потом изрекал: «Валетька, тебе бика — бугай маляко давал, я доил его». Нашему восторгу не было границ: подумать только, сам бык-бугай молочка нам дал! Иногда китаец в выходные свои дни исчезал дня на 2-3 в город, ходил пешком. Оттуда возвращался, принося брату огромное красное яблоко, мы таких никогда не видели.
Дядю Ваню боялись и уважали все, у него была странная манера, когда идет - голову держит высоко вверх, как будто постоянно смотрит на небо (говорили, что это последствие контузии).
Однажды, во время очередного наскока политотдела, представитель власти, устроив на ферме разнос за какую-то провинность, накинулся с бранью на китайца. Тот мигом открыл клетку с племенным быком, и могучий зверь с рыком ринулся на людей, бодая землю. Рабочие мигом рассыпались по безопасным закоулкам база, а незадачливый представитель власти ринулся вперед по проходу, раздражая еще больше разъяренного быка. Человек чудом спасся от расправы, заскочив в клетку взбешенного хозяина. Все ожидали жестокого и немедленного возмездия - покушение на представителя власти, причем, публичное. Странно, но гроза прошла мимо. Его почему-то не тронули. Но с тех пор любая власть относилась к нему неизменно с величайшим почтением.
Вот такие интересные и самобытные характеры встречались в нашем селе. Память, память. Как на пленке проявляет она события далекой давности.
Вспоминаю возвращение наших фронтовиков в родные края после великой победы. Запомнились слезы, слезы у всех, плакало село от радости, от горя. Трудно, тяжело рыдали вдовы, которые не дождались своих солдат. Робко, как-то виновато плакали немногие счастливицы, которых минула похоронка. Немногие односельчане вернулись.
Помню, как пришел с войны Никита Кирдяпкин. У околицы села показался солдат в выгоревшей гимнастерке, пилотка со звездочкой (предмет вожделенного восторга мальчишек), с котомкой за плечами, запыленные кирзовые сапоги. Стояла жара. Солдат низкорослый, широкоскулый. Маленькая, худая женщина, тетка Наталья, робко, как испуганная птичка приближается к солдату, останавливается в испуге и радости, прижимая к груди руки. Вокруг наблюдает восторженная толпа односельчан, кто-то плачет. Степенно, с достоинством солдат приблизился к женщине, троекратно расцеловал, и оба заплакали. Как по сигналу, завыли, запричитали женщины, ничего не понимая, за компанию заплакали и мы, ребятишки. Его дети Валя и Коля, мои приятели, прыснули в кусты бурьяна.
— Куда вы, ошалелые?
— Папка вернулся!
Смущенные дети робко приближаются к чужому дяде, которого все называют их отцом. Страшно и жутко захватывающее зрелище! Через некоторое время село встречает второго фронтовика Алексея Терещенко. Война - не мать родная, мачеха, никого не щадит. Молодой, бравый солдат-победитель, вернулся калекой, без ноги. Встречи с односельчанами, бесконечные рассказы бывалых солдат один одного ярче. Очарованные, завороженно, с раскрытыми ртами слушаем их воспоминания о самой страшной войне, из которой им повезло вернуться. Помню свадьбу Алексея Терещенко с очень молоденькой, симпатичной, миниатюрной Викторией Звензик. Вдова Алексея Терещенко Виктория Прокопьевна и одна из его четырех дочерей, Людмила Алексеевна, до сих пор живут в Харламово.
Как дороги эти страницы далеких событий мне, моему поколению, опаленному войной, суровым военным бытом, все, что пережито, осело в памяти навсегда. Это было, это наша живая история, это моя малая родина, со всеми ее бедами и победами. Неумолимое время, оставляя зарубки в сердцах людей, переживших его, катится вперед. Приходят новые поколения, для которых сегодняшний день тоже когда-то станет историей. А село наше Харламово живет и процветает, как символ вечной жизни и памяти человеческой.
В. Купченко, учитель. с. Харламово.
Из книги «Спасибо, тебе, школа!»
Отголоском блокадного Ленинграда явилась эвакуированная оттуда семья Виктора Ситалова. Доктор Ситалов..., вижу маленького, седенького, худого старика с морщинистым лицом и благородной бородкой клинышком. Он частый гость в нашей семье, т. к. приятельствует с моим дедом, они ведут бесконечные, непонятные беседы о войне, о последних боях, об отступлении нашей армии. Разговоры тревожные. Даже мы, малыши-несмышленыши, чувствуем накаленность обстановки по разговорам, поведению взрослых. Где-то очень плохо, и волны тревоги передаются нам, ребятишкам. Доктор лечит наших людей, лечит бесплатно, лекарств нет, лишь добрые советы и травки, но благодарные жители довольны. Все-таки свой доктор, не каждое село может похвастаться этим, и рассчитываются с Ситаловым скудными продуктами, понимая, как тяжело этому доброму Айболиту - интеллигенту, обремененному большой семьей (в основном дети и снохи, сыновья на фронте). Доктор уехал как-то незаметно, сразу, по-видимому, после освобождения Ленинграда, но добрую память о себе оставил в селе. Память выхватывает необычный эпизод далекого детства. Жутко вьюжный ветер, пурга разбушевалась неистово, метет уже несколько дней. В доме тепло, топится русская печь, семья готовится к скромному ужину: вареный картофель и квашеная капуста, разумеется, без хлеба. Хлеб выдают по карточкам и не каждый день, и ценится этот маленький кусочек на вес золота.
Вдруг открывается с шумом дверь, в комнату врывается холодный снежный вихрь, и на пороге появляется странная фигура, засыпанная снегом с ног до головы, закутанная в какое-то ремьё. Странный гость попросился на ночлег и долго разговаривал о чем-то полушепотом с дедом. Поужинав с нами, забрался на печь. А дедушка сказал маме и бабушке, что это дезертир, что пробивается он в Гауф-хутор. Но был ли это его конечный пункт, не знаю. Взрослые запретили мне строго- настрого говорить об этом, а лучше забыть. Утром, проснувшись, я узнала, что наш гость чуть свет ушел в метель, а дедушка, кряхтя и вздыхая, рассуждал, что в такую метель (она продолжалась) у человека едва ли есть шанс добраться благополучно, а оставлять у себя нельзя, накличешь беду на всю семью. «Помогай ему Бог», - проронил дед, еще раз наказав мне, ни слова никому не говорить. Страшное слово «дезертир» пугало воображение. А через несколько дней в деревню заявились военные люди, опрашивали всех о дезертире. Ходили слухи позже, что его нашли, или что он замерз, но истину мы не знали, возможно, взрослые скрыли правду. В нашем доме об этом никогда больше не говорили.
В моем селе, как в миниатюре, отразилась жизнь страны. Все события: большие и малые, чистые и негативные - в истории жизни страны, как в зеркале, отражались в жизни харламовцев, проходя через сердце и душу моих односельчан.
В памяти осталась жестокая зарубка, и до сих пор холодеет сердце от слова «политотдел!». Как предупреждающий об опасности клич, звучало оно в те годы. Мы, дети, не понимали его значения, но это слово отпечаталось в голове, как что-то жуткое и тревожное, от которого надо спасаться. И мы спасались, прятались по углам, забивались в любые щели, когда слышали это слово. А означало оно приезд каких-то представителей власти из района, взрослые судорожно носились по селу, что-то прятали, лица у всех тревожные и взволнованные, потому что с приездом «политотдела» начинались повальные обыски в селе, «шмонали» - как называлось это на языке взрослых. Все это делалось быстро, оперативно, всегда неожиданно для села. Перепуганные жители (в основном это были женщины) знали, что добром такая «летучка» не закончится: всегда что-то находили во время обыска, кого-то куда-то увозили из села, кого-то наказывали.
А искали «просомучку», так назывался размол зерна: проса, овса, пшеницы для откорма животных на фермах. Наши матери тайком приносили его в карманах, мешочках домой, чтобы напечь лепешек и сварить кислого киселя для голодных детишек, брали с фермы рыбий жир, на котором пекли эти лепешки, им же заправляли кислющий кисель, жарили картошку. Отвратительный запах и вкус рыбьего жира до сих пор стоит в горле, когда вспоминаешь о нем.
Жил в нашем селе китаец-скотник, по фамилии Ку-мала-ку. Может, фамилия писалась иначе, но называли его на селе так. Скотник, приставленный ухаживать к быкам -производителям на ферме. Быки - настоящие звери - огромные, свирепые, видимо, породистые. Их боялись все, особенно мы, дети. Взрослые, работающие на ферме, не решались подходить к ним в стойла. И только дядя Ваня Ку-мала-ку свободно общался с бугаями, они его уважали, он их. Он не боялся никого, жил в нашем бараке в маленькой, до черноты закопченной каморке, где не пахло жилым от бедности. Высокий, очень худой китаец с желтым, морщинистым лицом, очень нелюдимый и необщительный, молчаливый и какой-то настороженный. Откуда он взялся у нас, мы не знали, говорили, что со времен гражданской войны с Колчаком поселился в селе и жил до своей трагической смерти (его надел на рога новокупленный из России племенной бык). Дядя Ваня — наш сосед, часто заходил к нам, ни с кем не разговаривая, садился перед горящей печкой и о чем-то думал, на вопросы не отвечал, затем, посидев и погревшись, молча уходил к себе. По-русски говорил плохо, с жутким акцентом. Очень любил моего трехлетнего брата, и зимой, в самое голодное время года, приносил ему с фермы баночку молока, что строго запрещалось, но его не решались ловить за руку. Принося молоко (брат часто болел), он брал мальчика на руки, долго рассматривал его, потом изрекал: «Валетька, тебе бика — бугай маляко давал, я доил его». Нашему восторгу не было границ: подумать только, сам бык-бугай молочка нам дал! Иногда китаец в выходные свои дни исчезал дня на 2-3 в город, ходил пешком. Оттуда возвращался, принося брату огромное красное яблоко, мы таких никогда не видели.
Дядю Ваню боялись и уважали все, у него была странная манера, когда идет - голову держит высоко вверх, как будто постоянно смотрит на небо (говорили, что это последствие контузии).
Однажды, во время очередного наскока политотдела, представитель власти, устроив на ферме разнос за какую-то провинность, накинулся с бранью на китайца. Тот мигом открыл клетку с племенным быком, и могучий зверь с рыком ринулся на людей, бодая землю. Рабочие мигом рассыпались по безопасным закоулкам база, а незадачливый представитель власти ринулся вперед по проходу, раздражая еще больше разъяренного быка. Человек чудом спасся от расправы, заскочив в клетку взбешенного хозяина. Все ожидали жестокого и немедленного возмездия - покушение на представителя власти, причем, публичное. Странно, но гроза прошла мимо. Его почему-то не тронули. Но с тех пор любая власть относилась к нему неизменно с величайшим почтением.
Вот такие интересные и самобытные характеры встречались в нашем селе. Память, память. Как на пленке проявляет она события далекой давности.
Вспоминаю возвращение наших фронтовиков в родные края после великой победы. Запомнились слезы, слезы у всех, плакало село от радости, от горя. Трудно, тяжело рыдали вдовы, которые не дождались своих солдат. Робко, как-то виновато плакали немногие счастливицы, которых минула похоронка. Немногие односельчане вернулись.
Помню, как пришел с войны Никита Кирдяпкин. У околицы села показался солдат в выгоревшей гимнастерке, пилотка со звездочкой (предмет вожделенного восторга мальчишек), с котомкой за плечами, запыленные кирзовые сапоги. Стояла жара. Солдат низкорослый, широкоскулый. Маленькая, худая женщина, тетка Наталья, робко, как испуганная птичка приближается к солдату, останавливается в испуге и радости, прижимая к груди руки. Вокруг наблюдает восторженная толпа односельчан, кто-то плачет. Степенно, с достоинством солдат приблизился к женщине, троекратно расцеловал, и оба заплакали. Как по сигналу, завыли, запричитали женщины, ничего не понимая, за компанию заплакали и мы, ребятишки. Его дети Валя и Коля, мои приятели, прыснули в кусты бурьяна.
— Куда вы, ошалелые?
— Папка вернулся!
Смущенные дети робко приближаются к чужому дяде, которого все называют их отцом. Страшно и жутко захватывающее зрелище! Через некоторое время село встречает второго фронтовика Алексея Терещенко. Война - не мать родная, мачеха, никого не щадит. Молодой, бравый солдат-победитель, вернулся калекой, без ноги. Встречи с односельчанами, бесконечные рассказы бывалых солдат один одного ярче. Очарованные, завороженно, с раскрытыми ртами слушаем их воспоминания о самой страшной войне, из которой им повезло вернуться. Помню свадьбу Алексея Терещенко с очень молоденькой, симпатичной, миниатюрной Викторией Звензик. Вдова Алексея Терещенко Виктория Прокопьевна и одна из его четырех дочерей, Людмила Алексеевна, до сих пор живут в Харламово.
Как дороги эти страницы далеких событий мне, моему поколению, опаленному войной, суровым военным бытом, все, что пережито, осело в памяти навсегда. Это было, это наша живая история, это моя малая родина, со всеми ее бедами и победами. Неумолимое время, оставляя зарубки в сердцах людей, переживших его, катится вперед. Приходят новые поколения, для которых сегодняшний день тоже когда-то станет историей. А село наше Харламово живет и процветает, как символ вечной жизни и памяти человеческой.
В. Купченко, учитель. с. Харламово.
Из книги «Спасибо, тебе, школа!»
Комментариев нет:
Отправить комментарий