Учила жизнь сама меня

Колесникович П.М. (слева) на встрече в музее школы

   Война в памяти людской будет жить вечно, слишком тяжелой была победа, слишком много жизней унесла, слишком многих изменила: быстро, неожиданно и навсегда. Война стала частью жизни каждого человека того времени, не пощадив никого…

    О своей войне рассказывает Павел Моисеевич Колесникович, застала она его в возрасте пяти лет.

Прерванное детство.

    О начале войны в деревне Парохонск Бресткой области мы не знали, не объявлял никто – не успели. Фашисты оккупировали деревню уже в июне 1941 года. На мотоциклах, машинах, эшелонами по железной дороге немцы шли и шли. День и ночь. Тянули за собой кухню, везли обозы, орудия, машины. Часть солдат шли дальше, проходя вглубь Белоруссии по 50 км в сутки. Как потом узнал, на Минск, Смоленск ну и дальше. Часть оставалась у нас. Деревня небольшая 600 дворов, одна улица протяженностью километров 4-5. А дома густо, прямо крыша к крыше – землю берегли: 30 соток на все про все, больше только у польского князя Любецкого была, что до 1939 года у нас хозяйничал, польской Белоруссия была. В сентябре 40-го русские пришли, совет образовался, до того единолично все жили, а тут в колхоз собирать начали. Не успели, правда. Уже после войны у нас первый колхоз появился. Первомай встретить успели с флагами, песнями.

Оборона у нас слабая была – не успел народ приготовиться. А немцы всё наступали, кажется черно от них на горизонте было. У домов, что получше, останавливались, выгоняли стариков, женщин, детей, оставались на постой. Люди, в чём были, уходили к родственникам, перебирались в сараи.

    Мужики, кто пограмотней был, да при власти, сразу в лес ушли, в партизаны. Отец стал связным. Места у нас болотистые, кто не знает- лучше не соваться- верная гибель. Вот отец и водил по партизанским нуждам кого куда надо. Может с полгода, выследили его. Ушел в лес совсем. Остались мы, ребятишки: я да сестра, двумя годами старше, одни с бабушкой. Мать умерла раньше, мне еще года не было.

За деревней разместили лагерь военнопленных: пять рядов колючей проволоки, караул с собаками. Солдат наших там было много, тысяч 10, наверное. По утрам выгоняли их рыть окопы. В деревянных колодках, босые, рванные шли они по дороге. Одно неосторожное движение, промедление стоило жизни – людей травили собаками, стреляли на поражение. Деревенские выходили на улицу, старались сухарик кинуть или картошечку –вдруг поймают. Бывал и я там. Помню, меня удивили лица пленных: старые, морщинистые. Даже бабушке, помню , сказал: почему в плену одни старики? Она только заплакала. Расстрелянных не считал никто, разве только местные – уже потом, украдкой подобрав очередную жертву, хоронили тут же, на обочине дороги, обложив камнями. Лагерь постоянно пополнялся: одних угоняли, пригоняли других.
  Сопротивление у людей большое было, часто убегали из лагеря, в болотах прятались к партизанам выходили. Когда фронт стал ближе, пленных только прибавилось. 
  Однажды всех от мало до велика собрали на площади, оцепили машинами.  
Музыка играет «Аты-баты берут тебя в солдаты», и из громкоговорителя на ломаном русском речь, о том, что мы теперь будем служить великой Германии и сегодня же отправляемся туда. В товарные эшелоны погрузили и повезли. Доехали  до Припяти – районный поселок  за 30 км,  а там сортировку начали проводить: кого в Германию баронам служить отправили, кого в концлагерь, а кто и вернулся. Нас с сестрой отпустили, бабушку угнали. Отцова мать всегда жила с нами. Маленькая, худенькая. «Кривая» её в деревне звали - еще молодой с лошади упала, переломалось вся, а в больницу не пошла, так и срослись у неё кости неправильно. Выносливая  какая была, впрочем, тогда, наверное все такие были. Все на себе делали. Впрягутся втроем в плуг, пацана поставят его придерживать, чтоб мал-мало ровно шел, и пошли пахать.
         Смерть которая рядом
   Жили мы с сестрой вдвоем. Когда отец крадучись придет, кое-что поесть принесет: муки там или крупки какой. Милостыню просили. Рыбачил. Ну как рыбачил. Среди немцев, что у нас в деревне стояли, был инвалид без одной руки, говорят под Смоленском оторвало, он при кухне служил. Бывало, идет с моста в реку гранату бросит, рыбу оглушит, крупную заберет, что мельче на берегу бросит. Мы подберем, на костре изжарим. Вкусно!  
     Воровал. С другом- бедолагой, таким же, как и я, беспризорным.  У соседей курица кудахчет- яйцо, значит, снесла, мы в сарай. У кого яблоки нарастут, в огород слазить можно,  у кого картошка, огурец какой. Один не ел. Понимал. Всегда сестре нес. А однажды у немцев кусок сала украли.
   На стане караул подальше был, а один немец  готовил – суп варил. Смотрим, подметать взялся, а нечем ему, ну, мы с березы наломали веток, подвязали,  ему подаем.  За это по тарелке супа нам налил, схлебали, а какая нам сытость, если не помним когда ели. Да и Нюрка дома голодная,  у товарища тоже ртов хватает. А немец тот шмат сала принёс- зажарку  делать, сам еще за чем-то в дом пошёл. Ну, мы кусок за пазуху и ходу. Он за нами, еще солдаты поднялись. Мы в рожь-она высокая, нас не видать. Только шевелится. А они смотрят где, туда и палят из винтовок. Километра два гнали, пока мы до леса не дошли- туда они не совались без подготовки – партизан боялись. 
  Партизан в лесах много было. Целые дивизии образовывались. Шел через нас и Сидор Артёмович Ковпак, он еще в Гражданскую воевал, тут уже не молодой был, а целую армию вокруг себя собрать смог, он потом членом Верховного Совета Белоруссии стал. А хитрый какой был, сколько засад организовал, сколько деревень освободил, от Украины до самых Карпат дошел – боялся его немец. Уж не знаю, они или наши учинили, значит, против немцев диверсию. За речушкой устроили засаду: узнали, что штабные машины с важным донесением поедут через лес и заминировали дорогу. А в машинах майор, подполковник, еще важных шишек человек шесть. Наделали, в общем, ущерба немецкой армии.

   На утро немцы выстроили все село: у нас приказ всех расстрелять, а село сжечь. Начнем с детей.

    Хватать ребятишек стали, отбирать у матерей, в кучу скидывать. Вой стоит, никогда не забуду. Женщины на колени, плачут, ноги немцу целуют: детей пощади. Нашелся какой-то переводчик, уговорил. Только выкуп большой затребовали. У кого что есть собирать стали. Последнее отдавали, что фашисты же отобрать не успели: яйца, масло, сало…

      Нас с сестрой, наверное, тоже бы расстреляли, как всех, у кого родственники в партизанах. Только тиф сыпной у нас приключился. Двое суток без сознания в хате на кровати валялись. Дядька табуретку в изголовье поставил, на ней кружка воды и кусочек хлеба. Вот и всё наше лечение. А немцы тифа боялись шибко. Скажешь «кранк» - больной, значит, и всё, никто в дом и не сунется. Даже бани по деревням организовывали. Народ сгоняли и мыли. Всех вместе:  мужиков, баб, не важно, мы же не люди. Палатку поставят и мыться заставляют. С автоматами, штыком, кто противится, прикрывается, тех прикладом, а когда и стреляли. В окна из шланга поливают, а вещи в то время в дезкамере прожариваются. Одна партия вымоется, человек двадцать, другую заводят. Обязательно мыли тех, кого в Германию отправляли- о Родине, значит, беспокоились, чтоб заразу не привести .

     Потом уже, как оклемался от болезни, есть захотел, пошел на улицу – у кого что поспрошать. А тут майор немецкий один на коне пьяный. Его уже все знали – как напьется, палит во все стороны. Матери ребятишек прятали, сами дальше куда уходили, меня некому было прятать. Беспризорный. Выстрелил мне в голову. Упал. Лежу. Чую, живой. А стрелял метров с пяти, может. Кожу на виске рассек. Кровь увидел, засмеялся, уехал. Женщины подобрали, тряпкой обтерли да домой проводили. Везучий, знать.

Победа уже близко.

    Бой за село страшный был, несколько дней длился. Фашисты знали, что наши идут. Готовились. Все село спалили. Дома поджигали прямо с людьми. Народ в лес уходил, в болотах прятались. За нами отец на край села пришел. Пастуха попросил, чтоб ребятишек привел. Немцы в это время в речке купались, лошадей поили, услышали шаги и за нами. Мы в лес, они нагоняют. Отец: «Не уйти нам». Залетели в куст папоротника, здоровый он у нас рос. Ищет нас, один немец прямо в полуметрах от нас прошел. Отец автомат наготове держал, гранату вытащил. Понятно было, что не отбиться, убьют и места живого не останется, ну хоть не зря умереть, их  сколько-нибудь положить. Обошлось, не заметили. Мы, ребятишки, небольшие же были, а все понимали, без слов. Затаились, даже дышать, кажется, перестали.

    Передовая развернулась 3  июля 1944 года. Подошёл Первый Белорусский фронт, партизаны поднялись… Речка красная от крови была. Много немцев положили, но много и наших. Теперь там памятник воинам-освободителям стоит, а тогда в братской могиле хоронили. Ряд наложат, шинелями перестелют и опять ряд…

   А тот инвалид – немец жив остался, так по деревне и ходил, кто что подаст, кому помощь какую окажет – мужиков то в селе не осталось. Потом делся  куда-то…

  Отец жив, село поднимал, нас грамоте учил. Тяжело деревне было: земля не урожайная после бомбежек долго была. Жить людям негде, по три-четыре семьи в одной хате ютилось, а семьи какие – пять-шесть ребятишек. Дети войны. Тогда все дружные были. Люди раньше другие были что-ли, чувствовали один другого, лучше относились. Последний кусок делили. Но и предателей хватало. Староста наш первым оказался: все подслушивал, вынюхивал, с немцами и ушел. Много предателей было из зэков, что из тюрем в войну выпустили. Кто в полицаях ходил, потом в деревне говорили, в Америку, Бразилию уехал. Да они еще хуже фашистов были. Уже после освобождения деревни власовцы у нас промышляли. Пьяные напились, детей у матери на глазах истязали - развлекались.

Бабушка пришла через год после Победы…пешком под вечер с котомкой, в ней гостинцы. Узнали только по голосу: худая, голодная, еле ноги волокла. Оказывается, еще тогда в 1942 эшелон, на котором их отправили в Германию, разбомбили. Многие погибли. Пелагею Васильевну ранило, присыпало землей. 12 суток пролежала без сознания. На тринадцатый день нашли ее поляки, дед с бабкой. На тележке привезли домой, прятали, отпаивали из ложечки. Спасли. Почти четыре года шла. Сама голодала, а гостинцы берегла - ребятишкам.

Умерла бабушка уже в 1972году, 96 лет ей было.

Жизнь потихоньку налаживаться начала. Мужчины с фронта возвращались. Братья материны двоюродные: Андрей, Коля, Михалка Чуприны не вернулись - погибли. Старший сын отцовой сестры еще в 41 был угнан в Германию, всю войну жил. Наши пришли, с ними пошел. Уже в Берлине осколком голову задело, погиб. 19 лет парню не было. Много кто из деревенских в концлагерях не дожил до прихода русских, в камерах да крематориях сгорели.

Мир вернулся.

Павел Моисеевич закончил 7 классов, поступил в медицинский техникум-людей спасать хотел. Да и отец советовал, он, когда служил в польской армии, ветеринаром был. Считай, медработник.

В 1961 году завербовался Павел Моисеевич вместе с супругой Верой Георгиевной, родом из тех же мест, только младше была, помнит меньше, на целину в Казахстан. Без малого полвека отработал сельский доктор в одном из сел Кокчетавской области. Многим ребятишкам помог на свет появиться. Не очень любили люди того времени ходить в больницу, потому приходилось доктору роды принимать и на дому, и в машине, бывало, что и на улице.

Часто вспоминает случай, как повез роженицу в город - роды трудные ожидались. Два километра оставалось, понял: не успеть. Остановил шофера, оказалось, прямо в центре города. Что делать? На улицу не выйти - дождь хлещет. Так в машине и принял ребеночка, все обошлось. На крики женщины, народ собрался милицию вызвали. Как разобрались в чем дело, так женщину уже с ребенком в роддом еще и милиция сопровождала.

Сына, младшего, тоже сам принимал дома.

-11 января 1974 года мороз выдался страшный, машина на ходу глохла. Пришлось шоферу мне ассистировать: воду приносил, полотенце. А как закончилось все, говорит: «Ну и страху я натерпелся», - вспоминает Павел Моисеевич.

Не знает тот шофер, что такое страх.

Страх это когда на твоей земле враг хозяйничает, людей невинных убивает, детей истязает, уверен мужчина.

Павел Моисеевич с супругой с 2007 года живут в селе Харламово Таврического района, садят огород, встречают внуков и нет-нет вспоминают те времена…

-Хата миром ни у кого не накрыта, - говорит Вера Георгиевна,- а все-таки стараться надо, чтоб все ладно было, а главное, в мире жить.

Записала Юлия Лещинская.

Фото Олега Бабиенко.

«Таврические новости».

6 мая 2016г.